Свидетель - Страница 8

– Это не моя – Хикки.

– Хикки? Вот уж на кого точно время тратить не стоит.

– Он мой добрый друг.

– Ну да, ни на что другое Хикки не годится. Друг. И что там, на пленке? Как всегда, голые девочки?

– Не знаю и знать не хочу. Когда я высадила его в аэропорту, он передал мне с полдюжины кассет и пообещал забрать по возвращении. Наверное, не хотел тащить с собой в Найроби.

– Так вот куда он намылился, в Найроби.

– Да, будет снимать, как он сам выражается, «роскошных африканских дамочек». – Кэти опустила кассету в карман халата. – Вывалилась, должно быть, из бардачка. Надеюсь, тут не порнография.

– Зная Хикки, я бы сказала, что, скорее всего, именно порнография.

Они снова рассмеялись. Какая ирония! Хикман фон Трапп, вся работа которого состояла в том, чтобы фотографировать обнаженных женщин в эротических позах, абсолютно не интересовался противоположным полом, за исключением разве что своей матери.

– А знаешь, Хикки только подтверждает правильность моего вывода, – бросила через плечо Сара, поднимаясь по лестнице к себе в спальню.

– Напомни, какого именно?

– Что в мире не осталось настоящих мужчин.

Из пучины беспамятства Виктора вытащил свет. Свет, который был ярче десятка солнц и который бил в сомкнутые веки. Приходить в себя Виктор не хотел – какая-то часть мозга, еще продолжавшая функционировать, предупреждала, что, очнувшись, вынырнув из благословенного забытья, он снова почувствует боль и тошноту и, что еще хуже, к нему снова вернется ужас. Ужас перед чем? Он не помнил. Перед смертью? Нет. Смерть уже стояла рядом, теплая, черная, уютная. Но ему еще нужно было что-то сделать. Что-то важное, нечто такое, о чем забыть он не мог себе позволить.

Пытаясь вспомнить, он напрягал память, но помнил только руку, нежную и одновременно сильную, касавшуюся его лба, и голос, проникавший к нему через тьму.

Меня зовут Кэтрин…

Вместе с ее прикосновением, ее голосом возвращался и страх. Не за себя – ведь он уже умер? – за нее. За Кэтрин, нежную и сильную. Он видел ее лицо лишь короткое мгновение и едва представлял его, но знал – оно прекрасно. Так слепой, обделенный даром зрения, знает, что прекрасны радуга, небо и лицо его ребенка. И теперь Виктор боялся за нее.

Где ты?

– Пациент приходит в сознание, – произнес женский голос (не Кэтрин – этот был слишком сухим и твердым), за которым зазвучали другие голоса.

– Осторожнее, капельница!

– Мистер Холланд, лежите спокойно. Все будет хорошо…

– Я же сказал, держите капельницу!

– Передайте мне второй пакет крови…

– Не двигайтесь, мистер Холланд…

Где ты, Кэтрин?

Крик как будто взорвался у него в голове. Тьма беспамятства манила, звала, и он, борясь с соблазном соскользнуть в ее теплые объятия, напрягся и попытался поднять веки. Сначала возникли свет и краски, такие яркие, такие резкие, что боль, воткнувшись иголками в глаза, впилась в мозг. Потом мутное пятно начало рассеиваться, в нем проступили контуры лиц, какие-то странные фигуры в голубом. Незнакомые люди озабоченно смотрели на него сверху. Он попытался сфокусировать зрение, но желудок отозвался на это усилие недовольным спазмом.

– Спокойно, мистер Холланд. Полегче, – произнес негромко грубоватый голос. – Вы в больнице. В послеоперационной палате. Вам только сделали операцию на плече. Теперь вам нужно отдохнуть, поспать…

«Нет, нет, мне нельзя спать», – попытался сказать он.

– Введите ему пять миллиграммов морфина, – распорядился кто-то, и Виктор почувствовал, как теплая струйка поползла вверх по руке и растеклась по груди.

– Это должно помочь, – донесся до него тот же грубоватый голос. – А теперь – засыпайте. Все прошло хорошо… просто замечательно…

«Вы не понимаете, – хотел крикнуть он. – Я должен предупредить ее…» Сознание померкло, и свет снова поглотила мягкая, неслышно подкравшаяся тьма.

Лежа одна на широкой кровати, Сара улыбалась. Нет, смеялась! Смех переполнял ее. Хотелось петь и танцевать. Встать перед распахнутым окном и кричать от радости! Врачи объясняли – это все гормональное, этот химический взрыв, эта эмоциональная встряска. Сара знала, что должна отдохнуть, что нужно научиться быть спокойной и безмятежной, но сегодня она совсем не устала. Бедняжка Кэти едва доплелась до своей спальни наверху. А ей, Саре, совсем не хотелось спать.

Она закрыла глаза и направила мысли на ребенка, еще не родившегося, еще дремлющего внутри ее. «Как ты там, любовь моя? Ты спишь? Или слушаешь меня? Слушаешь мои мысли?»

Ребенок заворочался, потом снова затих. Это был его ответ, его тайное послание, понятное только им двоим. Сара даже радовалась, что у нее нет мужа, который отвлекал бы ее от этого бессловесного общения, который лежал бы сейчас рядом, злясь и ревнуя, чувствуя себя чужаком, лишним. Есть только мать и дитя, древнейшая в мире связь, мистические узы.

«Бедная Кэти». Волна радости отступила, а следующая за ней принесла печаль. Сара переживала за подругу, зная, как сильно Кэти хочет ребенка. Увы, время лишило ее такого шанса. Романтическая натура, Кэти не понимала, что обстоятельства могут так и не сложиться, а мужчина всегда способен подвести. Целых десять лет понадобилось ей, чтобы осознать, что брак не удался. А ведь она так старалась, чтобы все получилось. Пыталась даже не замечать очевидного – явных, лезущих в глаза недостатков Джека, в первую очередь его непомерного себялюбия. Поразительно, что женщина столь умная и проницательная тянула так долго, откладывая решительный шаг. Ничего не поделаешь, такова Кэти. Она и в тридцать семь откровенна, доверчива и верна – ну просто до идиотизма.